Юрий Гаев: Я жил в провинции - Моя революция

В декабре нынешнего года будет 101-я годовщина создания государства под названием Советский Союз. И хоть развалился СССР в 1991-м, всю его преступную сущность современная Украина испытывает именно сейчас. О том, как рос, учился, работал, думал, искал себя один конкретный гражданин страны Советов, запорожский журналист Юрий Гаев написал книгу «Я жил в провинции».

Книга "Я жил в провинции" состоит из 10 глав. МВ уже публиковал первую главу "Моя Колыма",  вторую -  "Моя СА", третью  - "Мой комсомол",  четвертую  - "Мой рок-н-ролл", пятую - "Мой КГБ", шестую - "Мое еврейство", седьмую - "Моя компартия". Сегодня представляем вашему вниманию восьмую главу - "Моя революция".

Моя революция

В запорожской журналистской среде пример «Правды» вдохновлял, конечно, не только меня. Своя перестройка началась и в «КоЗе». Участвуя в эксперименте по развитию молодежной прессы, «внедрили» новые темы, сменили формат и периодичность выхода. Стали публиковать еще не изданные рукописи известных авторов, с ними Пивненко договаривался через свои московские связи. (Многие годы «Комсомолець Запоріжжя» выходил трижды в неделю на 4 полосах большого формата. В 1987-ом стал первым в Украине еженедельником, выходя большим форматом на 12 страницах. С 1989-го вернулись к малому формату на 16 полосах. В 1990-ом газета стала русскоязычной, в 1991-ом сменила название на «МИГ»). Мне тогда работалось вдохновенно и очень здорово!

Летом 88-го в Москве прошла Девятнадцатая Всесоюзная партконференция, принявшая несколько революционных решений, внесшая в Конституцию поправку о создании Съезда народных депутатов - высшего органа власти в стране. Вскоре вышел Указ Президиума Верховного совета СССР о порядке проведения митингов, уличных шествий и демонстраций, легализовавший действия активистов (их обозвали неформалами), ведущих свою агитацию на Октябрьской площади. Начавшаяся же избирательная кампания по выборам депутатов Первого съезда народных депутатов позволила (впервые в Советском Союзе!) публично обсуждать разные предвыборные программы.

Все понимали: для страны, нуждающейся в коренных преобразованиях, предстоящий съезд станет этапным. Важно было послать на него от области думающих, прогрессивных людей. Наша интеллигенция совместно с радикалами-неформалами поддержала журналиста Виталия Челышева, чья репутация профессионала и человека порядочного не вызывала сомнений. Виталий, к тому времени перешедший из «КоЗы» в «Индустриальное Запорожье», шел на выборы как независимый кандидат.

Допустить этого партийная номенклатура не захотела, выскочку-журналиста стали изощренно дискредитировать. Даже некоторые коллеги-индустриальцы, с одобрения редактора Петра Горбачева, отметились гнусным коллективным письмом в своей же газете. И все же Челышев победил. Кроме него народными депутатами от области избрали еще шестерых, в том числе первого секретаря Запорожского обкома партии Григория Харченко. Заседания Первого съезда (с 25 мая по 9 июня 1989-го) транслировались по радио и ТВ, подобного в СССР прежде не было.

В Москве, Ленинграде, Киеве все бурлило. В Запорожье, несмотря на перестроечное словоблудие на всех уровнях, ничего не менялось. На фоне всей страны область выглядела таким болотом, что даже «Правда» 5 августа отреагировала на ситуацию публикацией под характерным названием «Ностальгия по застою».

Брожение национально-демократических идей в обществе к осени оформилось в общественно-политическую организацию «Народный рух Украины за перестройку». Но если киевские партийные вожаки пытались наладить диалог с руховцами, то у нас «националисты» оказались практически вне закона. Учредительная конференция запорожской организации прошла под открытым небом на Хортице, провести её в ДК Днепровского электродного завода не позволил горисполком. О руховских вождях Черноволе и Лукьяненко официальные областные СМИ писали как о преступниках и насильниках. Не верить этому было сложно, оба на самом деле провели в тюрьмах не один год.

Понятно, что населением РУХ воспринимался очень неоднозначно. Многое и меня смущало. За информацией, дабы разобраться, приезжал на Октябрьскую, превратившуюся в своеобразный Гайд-парк, где социально-активные горожане обсуждали самые горячие экономические и политические события. Здесь же можно было достать «самопальные» руховские информационные вестники, примитивно исполненные, но содержащие полезные сведения. Кроме РУХа, возникли другие общественные движения (позже из них вырастут «Мемориал», «Просвіта», «зеленые», анархо-синдикалисты), на площади можно было узнать мнения людей по любому вопросу.

Смешавшись с толпой, я слушал все pro и contra, вставлял свои пять копеек, взвешивал, делал выводы. Руки чесались по честной не подцензурной работе, хотелось писать о том, что бурно и непонятно творилось вокруг. Разобраться было непросто, и я читал центральную прессу, «совмещал» прочитанное с личными наблюдениями, вникал, анализировал – думал. И старался быть объективным в своих писаниях, подбирая слова единственно точные, приводя аргументацию каждой стороны. И если были у неформалов дельные предложения, то говорил об этом.

Местные же партийные СМИ ничего позитивного в уличной демократии в упор не видели. Всех, кто без санкции сверху «открывал рот», газеты причисляли к экстремистам, а высказываемые ими идеи объявляли неконструктивными. Личная точка зрения редактора «Комсомольця Запоріжжя» всегда тоже совпадала с официальной. Пивненко правил мои материалы, сглаживая острые углы, вычеркивая некоторые формулировки, иногда искажая истину «в пользу» обкома. Я в таких случаях защищался, прячась за псевдонимом.

Но заставить людей молчать было уже нельзя. Критика партийных начальников, требования отмены 6-й статьи Конституции СССР (в ней шла речь о руководящей роли КПСС) открыто звучали все чаще и убедительней.

Под давлением демократических настроений в сентябре 89-го ушел в отставку Владимир Щербицкий, возглавлявший компартию Украины 17 лет. Позиция нового первого секретаря ЦК КПУ Владимира Ивашко порадовала своей прогрессивностью. В большой программной статье, которую я внимательно прочитал, главный коммунист Украины призывал к сотрудничеству с неформалами всех мастей и расцветок.

В Ленинграде прошла Всесоюзная конференция демократических движений, в соседнем Днепродзержинске городская газета опубликовала выступления делегатов первого съезда Руха. В Запорожье в это же время милиция изымала у распространителей самиздат и даже применяла против активистов дубинки. Организаторов митинга, прошедшего возле мединститута, обвинили в разжигании межнациональной розни. Использование желто-синего флага пресекалось милицией.

Регулярно промывать мозги журналистам тоже не забывали. Сотрудников радио, прессы и телевидения раз в месяц - по четвергам – собирали в актовом зале Дома печати, где, кроме профессионально полезных лекций, мы иногда слушали примитивные агитки в исполнении секретаря обкома партии по идеологии Александра Воробьева. 17 октября 1989 года «Индустриалка» напечатала статью Воробьева, где он писал: «Возникшие в последнее время общественные формирования и движения выражают интересы и устремления какой-то группы, но не всего советского народа. Силы, пытающиеся себя противопоставить КПСС, раскалывают общество».

Я знал – эта мысль будет вдалбливаться журналистам на ближайшей учебе, и решил напрямую возразить главному идеологу области. Сформулировал вчерне общие возражения, отредактировал, сократил, сослался в одном месте для подстраховки на «Правду». Конечно, было не по себе, понимал ведь, на кого «бочку качу». Черт знает, чем это может закончиться. Итоговый вариант отпечатал, всего вышло строк 100-120. Вот небольшой фрагмент того «бунтарского» текста: «Откуда Воробьеву известно, какие именно группы и общественные формирования выражают устремления всего советского народа?

Само слово «общественные» говорит, по-моему, о многом. Не есть ли народ именно совокупность групп и формирований разных общественных самообразований, по-вашему, неформалов? Не вступает ли такая позиция в противоречие с общепартийной установкой идти на контакт с подобными неформальными группами, говорить с ними, а не противопоставлять огульно КПСС? Не устарели ли взгляды тов. Воробьева на идеологию? Как соотнести его позицию с общепартийной»?

Как и предполагал, на встрече в Доме печати секретарь обкома предал неформалов анафеме. Я сидел в середине зала, и, дождавшись конца выступления, передал на сцену листок, подписанный «Ю. Гаев, «Комсомолець Запоріжжя». Помню испытанное при этом жалкое чувство страха и струйку пота, пробежавшую меж лопаток.

Воробьев невнятно, но вслух просмотрел записку. Во время чтения бросил в микрофон: «Ну, это тема для полемики». Однако полемики не последовало. Сказал он буквально следующее: «Я свои взгляды еще раз повторил в докладе. И их буду отстаивать. И они, мои взгляды, совпадают с той оценкой, которую дал октябрьский Пленум Центрального комитета партии… Хотел еще раз сказать, чтобы выбивать у таких как Гаев аргументацию и их домыслы: мы от диалога не уходим, мы за конструктивное сотрудничество…Еще раз с полной ответственностью могу заявить, что партия выражает интересы народа, и защищает, и идет в этом направлении».

Несколько минут, пока Воробьев клеймил Гаева, в зале стояла полная тишина. Я сидел мертвый от страха за свое газетное будущее. Потом перешли к другому вопросу. Когда расходились после учебы, к моей жене (она работала в секретариате «КоЗы») подошел замредактора «Индустриального Запорожья» Валерий Мулько. Посочувствовал: зря Юра вылез со своим мнением, теперь его карьере придет конец. Вечером, в круге света настольной лампы, я откровенничал с пишмашинкой: «Что собственно произошло? Коммунист задал вопрос коммунисту. Старшему коммунисту, секретарю обкома. Могу я что-то иначе воспринимать?

Он же сказал: «У таких как Гаев нужно выбивать аргументы». У каких это «у таких»? Сразу – ярлык. И почему это у меня надо выбивать аргументы? Давайте убеждать и доказывать. Сам же сказал - тема для полемики. И ушел в сторону, не спросив, удовлетворен ли его ответом. Знал, что отвечу отрицательно. Жду репрессий. Пока их нет, но по логике нашей жизни они еще впереди». Я остановился на этом эпизоде подробно, потому что он характерен для тактики советской номенклатуры: заклеймить, осудить, повесить ярлык, не дать высказаться оппоненту.

Никаких серьезных последствий тот случай для меня не имел. Зато точно знаю, когда выдавил из себя раба – осенью 89-го. Через два года компартии России и Украины будут запрещены (но позже там и там восстановлены). К сожалению, необходимого над КПСС нюрнберга не случилось. Судьба третьего секретаря Запорожского обкома А. К. Воробьева сложилась пристойно: посол независимой Украины в Болгарии, народный депутат первого созыва, сытая старость. Такие кадры не пропадали. Вернусь, однако, к подробностям своей революции.

Неформалы, вопреки чинимым запретам, вели себя довольно напористо. Провели конференцию «Человек. Свобода. Революция», в ДК «Титан» публично огласили программу РУХа, в том же ДК устроили диспут, собравший до трехсот человек. Я был на диспуте и, комментируя увиденное, писал в «КЗ»: «Говорили про скасування шостої статті Конституції, підвищення партпрацівникам зарплати, небажання апарату віддавати владу, співпрацювати навіть зі здоровими силами Руху. Не погодитися з багато чим було не можна, гадаю, що присутні в залі партпрацівники почували себе не дуже затишно. Проте жоден із них не вийшов до мікрофону, не вступив у розмову з залом.

Докази неформалів про консерватизм апарату отримували, таким чином, підтвердження. Ось чого я збагнути не можу! Нас із трибун переконують, що в партії сьогодні проходить оновлення, у парткоми різних рівнів приходять перебудовчі сили: молоді, що мислять по-новому, здатні довести свою авангардну роль. Але де ж вони, ці сили? Коли ж від слів перейдемо до діла, вступивши в реальний діалог з неформалами? Як же без цього в парткомах збираються завойовувати авторитет? Невже дійсно чекатимуть повноважень?

Не всі члени партії консервативні. Але поки апаратники своїми діями не завоюють авторитету, недовіра буде переноситись на партію в цілому. Ось що прикро». Подпись под заметкой «Ю.Гаев, член КПСС с 1985 года» как бы провоцировала партийцев старых и преданных. Писать о том, что КПСС насквозь прогнила, в Запорожье было нельзя, но «конструктивно» критиковать уже дозволялось. Вот я и делал вид, что все дело в чиновниках – не имеющих своего мнения, растерявшихся, не умеющих убеждать.

На упомянутом выше Первом съезде народных депутатов СССР сформировалась и первая советская легальная парламентская оппозиция, оставшаяся в новейшей истории как Московская межрегиональная депутатская группа. В состав МДГ вошел и Виталий Челышев, чем, безусловно, вконец озлобил местную партократию. Его репутацию продолжали порочить активно и изощренно. Доходило до неприличного. На встрече коллектива «Индустриального Запорожья» с читателями в Доме политпросвета тот же редактор Петр Горбачев врал, отвечая на вопрос, зачем препятствует публикациям статей Челышева: «Никаких гонений нет, мы предоставили ему все возможности для депутатской работы».

Оставаться равнодушным к происходящему я не мог. Встретившись с Виталием, взял интервью. Анатолий Пивненко материал подписал, но принципиально важные семьдесят строк вычеркнул. Речь в них шла о том, что в адрес народного депутата звучит много неправды, его маме, не зная, кто она, в одном из магазинов предлагали подписать обращение против сына; «Индустриалка» необъективно оценила выступление Челышева на одном из митингов, в других изданиях к его статьям пишутся лживые комментарии.

Еще в вычеркнутых строках говорилось, что Виталия представляют петлюровцем, поддерживающим связи с уголовными элементами, что требовал для себя выделения машины по себестоимости, что является националистом, добивающимся отделения Украины, что «кормится» у кооператоров. «Все это ложь», - утверждал Челышев. Разве не важно было придать вырезанные строчки огласке?

После публикации интервью в «КоЗе» отдал опальный фрагмент в руховский самиздат, настояв на сохранении моего авторства. В шестом номере (декабрь 1989-го) информационного вестника «РУХ» Запорожской краевой организации НРУ заметка вышла. И пошла волна!

Для Пивненко публикация была неожиданной, она могла навредить выдающемуся редактору и заслуженному журналисту СССР. Не знаю, по своей инициативе он проявил бдительность, или по звонку из обкома (Разберись с Гаевым!), но спустя два-три дня редактор зашел в мой кабинет:

- Ты видел? Это случайно к ним попало? – он держал в руке самиздатовский выпуск.

- Почему случайно, я передал. Челышев должен иметь возможность развеять сплетни, сказать то, что считает нужным.. Если ему не дают это сделать в партийной печати, он идет в альтернативную.

- Ты считаешь ЭТО альтернативной печатью?

- Да, на сегодня другой нет.

- Ладно, хорошо, что сказал. Теперь знаю, как поступать дальше.

Фраза была зловещая и неясная. Я понял: будут проблемы. Собрали творческий коллектив, редактор осветил ситуацию, попросил людей высказаться. Коллеги высказались: поступил неэтично, править и сокращать материал – право редактора. Обратившись к руховцам, дал лишний повод им для скандала. И вообще - зря вынес сор из редакционной избы.

Вот запись, сделанная в дневнике после собрания. «Настроение препаршивое. В воздухе запах политических репрессий. Существует официальная установка – осуждать РУХ, Челышева. Люди на глазах меняются, прячут в землю глаза, не хотят говорить, что думают. Снова боятся. Сказать правду, разоблачить врунов с партийными билетами - неэтично?

Никого не тревожит, что гласность лишь на словах, что печатать можно только то, что совпадает с мнением аппарата. Редактор ссылается на реалии, на то, что политика – искусство возможного. Хватит ссылаться, нужно ломать это…». Буду, однако, объективным: никто в редакции не гнобил меня. Думаю, все в душе понимали: прав Гаев. Да и время новое поджимало.

Плановая экономика СССР доживала свои последние годы. Дефицит товаров был потрясающий, не хватало абсолютно всего. Сахар, масло, мыло, стиральные порошки продавали в ограниченном количестве по талонам. Но большая страна, хоть было трудно и бедно, жила не одной политикой. Разумеется, и я не только митинговал, благо профессия позволяла ездить в разных направлениях, общаясь с интересными мне людьми.

И первое, и второе – главные плюсы журналистского ремесла. В домашнем архиве публикаций за 1989 год – интервью с директором филармонии, «нравственный» очерк о незаконном увольнении учительницы, репортаж с рынка, обзоры редакционной почты (семь лет был завотделом писем), отчеты о командировках в Армению, на Чукотку, отпускные заметки из Арктического круиза, рассказ о водно-моторном переходе Запорожье – Киев. Любой мой текст, не содержащий «политики», шел без проблем, здесь никаких трений с редактором не было. Между тем подошел год 1990-й, насыщенный событиями не менее предыдущего.

Центральные издания - «Правда», «Московские новости», «Труд», журнал «Огонек» писали обо всем совершенно открыто. В «Известиях» большой прокурорский чин прямо называл наше государство бесправным, в котором не действуют законные методы. Читая такое в своей провинции, завидовал столичным газетчикам, работающим без оглядки «на партию». На фоне всей Украины наша область по-прежнему выделялась махровым консерватизмом.

Полтора месяца мне не давали добро на нестандартное интервью с новым председателем облисполкома Владимиром Демьяновым. К чему, говорили, этот вождизм? Интересоваться личной жизнью руководителя, показывать его живым человеком было недопустимо. Еще один яркий факт: после того, как Львов отказался выпускать милицейские резиновые дубинки, выпуск этой продукции освоил Запорожский завод резинотехнических изделий.

Проведение митингов горисполком запретил, но руховцы умудрялись обходить запреты. В январе, например, устроили праздник соборности Украины, отмечая 71-ю годовщину «злуки», благо акцию санкционировал Киев. На площадь пришли комсомольские и партийные работники, преподаватели общественных дисциплин, но ни один из них не взял слово. Этим воспользовались организаторы, смешав в кучу соборность, события в Закавказье, предстоящие выборы в Советы, привилегии аппаратчиков.

Толпа бурно поддержала предложение отправить в отставку обком партии в полном составе. Газеты называли уличные собрания «збіговиськом неформалів», муссировали слухи о создаваемых «националистами» боевых группах. Слухи питались тем, что в это время происходили кровавые стычки между армянами и азербайджанцами.

Авторитет КПСС падал, улица заявляла: пусть в партии будет меньше членов, но это должны быть настоящие лидеры. Выборы в Верховную Раду по мажоритарному округу Хортицкого района первый секретарь Запорожского горкома партии Петр Ванат проиграл молодому преподавателю истории из педучилища №1 Сергею Соболеву. Я попросил Ваната прокомментировать причины своего поражения, в ответ услышал упреки в бестактности. Первый коммунист города не захотел отстаивать свои убеждения. Идеолог же Воробьев, вопреки очевидному, продолжал талдычить о консолидирующей роли КПСС, думающих иначе называл уже нелегалами.

Негласную установку осуждать все, что не укладывается в прокрустово ложе партийных догм, получили все средства массовой информации. «Индустриалка», главный партийный рупор, писала: «Деструктивные силы открыто отвергают выбор народа. На острие их атаки – КПСС, компартия Украины и Ленин». «Комсомолець Запоріжжя» на фоне партийных газет выглядел чуть менее ретроградно. Наши «перья» определенную идеологическую раскованность себе позволяли. Мои интервьюшки (два-три вопроса) с главным запорожским руховцем Юрием Василенко тоже публиковались. В то время как «Запорізька правда» с «Индустриалкой» на свои страницы Юрия не пускали, несмотря на то, что РУХ был уже официально зарегистрирован. Вместе с тем, редактор «КоЗы» нередко перестраховывался, так интервью, взятое у руководителя Токмакского отделения РУХа Анатолия Замлинского, который баллотировался в депутаты облсовета и был в своем районе «под прессом», Пивненко не подписал.

В стране нарастала социальная напряженность, Запорожье не было исключением. Звучащие на Фестивальной лозунги становились все радикальней. Часто оппоненты не слышали друг друга, хоть и говорили об одном и том же – кардинальном обновлении власти, честной предвыборной борьбе, демократических переменах. Призывы к ликвидации райкомов и обкомов встречались одобрительным гулом. Думающая часть населения понимала: времена однопартийности кончились, нужна конкуренция взглядов, политических платформ, мнений. «Партия, дай порулить!» – знаменитая КВН-шутка того периода.

В феврале 90-го монополию коммунистов на политическую власть (шестую статью) отменили. Митинг, состоявшийся 25 февраля, длился шесть часов, на нем была представлена вся городская политическая раскладка. Желто-голубые флаги соседствовали с красными, сине-красными и красно-черными. В очередь к микрофону выстроилось семьдесят человек, все говорили о консолидации и каждый понимал её по-своему. Аплодисменты сменялись оглушительным свистом, одобрительные возгласы – возмущенными, периодическими скандированиями: «Обком в отставку».

Комментируя происшедшее, корреспондент «Индустриалки» писал: «Охватив полукольцом трибуну, кучка экстремистки настроенных молодчиков под желто-голубыми флагами свистом, криками и гулом встречала каждое конструктивное предложение…». Мне те же события увиделись по-другому: «Не тільки прихильники демократичного блоку заполонили площу, це було видно по лозунгах і поведінці. Та коли з естради звучали випади проти чиновників від партапарату, навіть нейтрали реагували схвально.

Це показник, від якого не відмахнутися. Наша місцева демократія кульгає найбільше у керівних ланках. Треба робити щось. Найперше, надати право голосу неформалам, «впустивши» їх у місцеву пресу. На сторінках газет шукати консолідації ефективніше, ніж під різноголос мітингів. Сьогоднішнє неприйняття позицій Руху «формалами» відобразилось у виступі Г.П. Харченка, яке фактично було зірване. Не можна виправдати дикунської поведінка тих, хто не давав говорити першому секретареві, але й сумнівна тактика Григорія Петровича тільки звинувачуючи неформалів досягти з ними консолідації, до якої сам закликав по телебаченню. Однозначної правоти жодна сторона не досягне. Фестивальна площа тиждень тому довела, що розумні зважені сили, здатні привести до згідності, є в усіх таборах». Симпатизируя сторонникам запрета КПСС, на бумаге я старался придерживаться центристских позиций. Редактору же, даже в ущерб объективности, нужно было лобовое одобрение действий власти. Вот что вышло в газете после его вмешательства. «Звучала з трибун й критика дій окремих партійних, господарських керівників, зокрема йшлося про факти соціальної несправедливості на виробничому об’єднанні «Запоріжтрансформатор».

Але й тут не обійшлося без нагнітання пристрастей, своєрідного заклику до «полювання на відьом». Щось дуже часто ми починаємо останнім часом шукати скрізь «крайніх». Ще одним доказом того, що слух не терпить крику було спілкування першого секретаря обкому партії Г.П.Харченка після мітингу. Десятки людей могли задати питання й почути чесну, аргументовану відповідь. Це справді було важко порівняти з тим істеричним «супроводом» жменьки рухівців, що звучав під час його виступу на трибуні. Подумалося, як сьогодні потрібен людям такий ось прямий діалог з керівником. Частіше, набагато частіше це треба робити».

Публикация, из которой взят этот фрагмент, называлась «Площа. Мітинг. Плюралізм?». Под ней подписи Ю.Акимов и А.Пивненко. Таким способом я открещивался от идейно чуждых мне строчек.

Одной из самых колоритных фигур среди руховцев-радикалов был рабочий «Коммунара» Евгений Костенко. На митингах Женя устраивал настоящие спектакли, без разбора яростно критикуя весь партийно-чиновничий аппарат. Часто не справедливо, потому только, что тот или иной чиновник представлял власть. Костенко был своим человеком в нашей редакции, заходил в кабинеты, говорил на разные темы, со знанием дела рассуждал о конкретных проблемах. Подобно занозе, Женя не давал покоя чинушам и аппаратчикам: писал заметки в газету, собирал подписи под протестами, митинговал, грамотно возбуждая людей. Позже увижу подобное на множестве других митингов, но впервые понял, как легко управлять толпой, наблюдая за Женей.

Вряд ли кто этому обучил его, думаю, парень был самоучкой. Ходили слухи о психболезни, по причине которой Женю не взяли в армию. Но заткнуть рот, упрятав в клинику, было уже нельзя, приходилось терпеть. Правда, нагоняй от обкома партии за то, что «этот крикун» сотрудничает с газетой, редактор раза два получил. Мне лично экстремизм улицы близок не был. Но именно такие революционеры в тот момент и были нужны.

Осторожные выжидали, трусы вообще не высовывались, радикалы - разваливали систему. Когда в августе 91-го компартию, наконец, «закрыли», Женя был среди тех, кто опечатывал двери запорожского «белого дома». Позже он окончил юрфак КГУ, был помощником нескольких народных депутатов, в качестве консультанта до сих пор работает в Верховной Раде. Так что свою роль в истории независимой Украины подобные пассионарные личности, безусловно, сыграли.

Последние перестроечные годы были отмечены активной деятельностью и запорожского филиала Украинского Хельсинского Союза (УХС), организации, в трактовке партидеологов, куда более националистической, чем РУХ. Эти ребята не только ревизовали деятельность компартии, но и призывали к выходу из состава СССР. Распространяемые ими листовки с графиками-таблицами убеждали: в Украине наибольший среди советских республик ресурс экономического развития. Мне идея независимости нравилась, диктатура КПСС претила. Вместе с тем «национальный вектор» УХС настораживал, нам же вдолбили в головы, что националисты сродни фашистам. В целом же митинговая стихия захватывала, возможность быстрых перемен окрыляла.

Незнакомого, рискового было много. Нужны ли в обновленном парламенте рабочие, или достаточно экономистов с юристами? Как относиться к частной собственности, нужно ли введение этого института? Как быть с кооперативами, легализовавшими предпринимательство? Многих смущало, что при частной собственности неизбежен наемный труд, чего в СССР никогда не было. Пересматривались коренные государственные устои, сложившаяся в стране командно-административная управленческая система сопротивлялась этому, как могла. Каждый самостоятельно постигал суть переходного – от неудавшегося социализма к неизвестному еще рынку – периода.

Самообразовывался и я. Встречался с депутатами – рабочими, интеллигентами, чиновниками, задавал важные для меня вопросы. Жадно читал прогрессивную публицистику. И, повторюсь, стремился объективно отразить осмысленное в газете. Это было самое трудное и не только по причине чрезвычайной обкомовско-редакторской косности. Такая в головах творилась неразбериха, что сказать однозначно, кто прав и как в новых реалиях нужно действовать, было не просто. А как мешал так называемый внутренний цензор – привычка помнить, что твой текст должен устроить редактора! Вот и приходилось сочинять пассажи вроде того, что платформа такой-то партии размыта, а публичные спектакли, устраиваемые Костенко, не столько поднимают авторитет РУХа, сколько вредят ему. Я научился быть гибким и «конструктивно» критиковал действия неформалов, каждый раз наступая на горло собственной песне. А мой редактор, когда позволили, стал опять смелым и прогрессивным. Это он всегда хорошо умел, отдаю ему должное.

Сделаю отступление. Как уже говорил, в связи с тем, что «Комсомолець Запоріжжя» шефствовал над строительством АЭС в Энергодаре, этот участок закрепили за мной. Никто тогда и в страшном сне не предполагал, что «мирный атом» однажды может вырваться из упряжки. Последний, 37-й по счету, спецвыпуск с АЭС я подготовил в октябре 1985-го. После того, как в апреле 86-го грохнул Чернобыль, «атомная» тема со страниц газеты надолго исчезла. Поддерживать ядерную энергетику стало немодно, и даже ученым, убежденным в её перспективности, приходилось «поступаться принципами» перед наступательным напором «зеленых». Страна, наученная Чернобылем, переживала эпидемию радиационного психоза.

В конце июня 1990-го в Обнинск, известный на весь Союз научный город физиков-атомщиков, для обсуждения проблем и перспектив развития ядерной энергетики приехало 500 ученых наших и зарубежных. Среди журналистов, приглашенных на конференцию, был и я. Прослушав доклады, взяв несколько интервью, поехал в Москву специально, чтоб посмотреть документальную ленту Станислава Говорухина «Так жить нельзя», о которой трубили все демократические газеты.

Фильм шел в главном кинотеатре столицы «Россия», в кассе билетов не было, но я купил на улице с переплатой и… Войдя в зал коммунистом, я вышел из него беспартийным. В переносном, конечно, смысле. Кризис государственной системы, экономический и духовный тупик, в который зашла страна, Говорухин показал так ярко и убедительно, что только болван-обыватель не ответил бы на вопрос «кто виноват».

КПСС трещала по швам, члены партии повсеместно сдавали свои «хлебные книжки». Фильм «Так жить нельзя» - один из гвоздей, вбитых в гроб моих личных отношений с этой организацией. Через полгода долго копившееся недовольство «линией партии» обернулось продуманным выходом из «рядов». Насколько помню, в «Комсомольці Запоріжжя» у меня последователей не нашлось. А среди журналистов Запорожья я оказался вторым, кто пошел на такой шаг. Первым был (тогда я не знал этого) Виталий Челышев.

Как-то прочитал у Феликса Кривина: «И через тысячу лет микроб вылез из своей щели, оглянулся вокруг и увидел, что в мире появилось много новых микробов». Микробы, которым ничего не нужно, кроме уютной щели, были и будут. Новые поколения наплодят своих приспособленцев и конформистов. Не знаю, как будет, когда не станет меня. Но хорошо помню, как было. Нельзя, чтоб компартия с её уродующей людей идеологией когда либо вновь пришла к власти. Многие беды независимой Украины – оттуда, из советских времен. Плохо, что разумная люстрация до сих пор не проведена. Пусть молодые люди, читающие (надеюсь!) эту книгу, узнают, как мы жили, как не хотели микробами быть.