Дети войны

Клавдия Федоровна Быковская из Мелитополя рассказала внуку Егору о том, какой была жизнь ее поколения в годы Второй Мировой войны. Приводим выдержки из ее письма.

 «Выстрелил в икону и ушел»

«Егорчик! Здесь все правда. Я так хочу, чтобы в жизни детей, да и всех людей войны не было. Совсем недавно в наш город пришло напоминание о войне: по Мелитополю ходили люди в военной форме с оружием в руках. По нашей улице шла военная техника: танки, бронемашины. Представь: мое сознание наполнилось ужасом пережитой войны 1942-45-го годов. У меня появилась в душе паника и страх.

Прожитые в условиях оккупации годы – это жуткие воспоминания. Война – это ужас, который парализует. Куда бежать? Что делать? Где прятаться? Когда фашистские самолеты, как вороны в небе летят и просто сыплют бомбами. Зачем они пришли в мою маленькую Родину? Зачем они разрушили наш дом, убили маму?

Мы жили на улице, которая тянулась вдоль железной дороги. Рядом – вокзал, водонапорная башня, огромные баки с горючими веществами, склады с зерном. Фашисты в первую очередь бомбили железнодорожную станцию. Взрываются баки – и все горит. Дома у нас были покрыты камышом, у тех, что стояли ближе к путям, загорались крыши. Наша хата стояла чуть дальше, дедушка залезал на крышу и поливал ее водой.

Перед приходом немцев моего папу вернули с фронта как хорошего специалиста: он был слесарь, знал хорошо наш завод – жиркомбинат, выпускающий маргарин. Это было предприятие союзного значения, и его с приходом немцев эвакуировали на восток.

Когда фашисты заняли нашу землю, они вели себя как хозяева. Помню: влетают в дом, а взять нечего, еды нет. Солдат выстрелил в икону и вышел. Эта иконка Божьей Матери – благословение моей мамы, она хранится у меня со следами войны.

Помню хорошо, как немец приходит в наш двор (а их блиндажи находились за хатами) и идет прямо в сарай. А там гуси, утки. Он поотрывает головы им и прячет в сумку. И вот однажды моя мама не выдержала и попыталась его не пустить. Так он оттолкнул ее, а она ругала его и плюнула на него. Он спокойно ушел, а через какое-то время уже другой немец прибежал и так тихо говорит: «Матка капут». Мы испугались. Мама схватила меня быстро за руку, и мы побежали в поле. В поле были редкие кустики, а самое главное – глубокие воронки от бомб. Мы там были долго, ночью мы замерзли.

Моя мама погибла во время налета от взрыва снаряда. Когда это случилось, мы не понимали, что это только начало нашим страданиям. Похоронил папа маму и пошел на фронт воевать. Он был храбрым солдатом, дошел до Чехословакии, Венгрии. Папа был награжден медалями «За отвагу» и «Боевые заслуги».

После смерти мамы нас осталось трое маленьких детей – четырех, шести и восьми лет. Нас брали родственники пожить у них ненадолго. А война шла! Мы с бабушкой бежали в другое село. Бежим полем, а рядом круча высокая – там люди песок брали. И вот летит самолет низко, пилот нас видит и начинает строчить. Я ору, бабушка меня тянет на кручу за руку, как котенка. Мы упали в ямки и остались живыми на этот раз. Как страшно!»

Разные фашисты

«У моего прадедушки Алексея Петровича Панкова было трое сыновей и одна дочь. Мой дедушка Василий Алексеевич был самый младший. Он построил сруб из бревен, вели хозяйство. А в 1928 году пришли люди в кожаных жакетах с оружием и зачем-то выгнали всю семью (в том числе пятеро детей). Когда дедушка вернулся на родную землю, дома уже не было нет, сохранился только омшаник – землянка для зимовки пчел. Дедушка его отремонтировал, сложил печку и забрал туда внуков - нас троих. Это было в 1943 году на хуторе Бедрягин в Воронежской области.

У нас теперь было жилье. Ненадолго наша подвальная жизнь закончилась. Но фронт пришел и сюда. Пришли к нам фашисты: немцы, мадьяры, итальянские румыны. Они спали у нас на соломе на полу – ведь кровати у нас самих не было. В доме стояли сбитые из досок лавки и мешки с соломой вместо матрацев. Одеяла у нас были трофейные: после боев люди ходили и подбирали на поле боя.

Хорошо помню, что оккупанты-итальянцы воевать не хотели. Они нас, детей жалели, давали нам конфеты, голландский сыр. Меня часто брали на руки: я была маленькая, черненькая, с косичками. Как-то видела: солдат смотрит на меня и плачет. Тогда я перестала бояться фашистов, поняла, что они бывают добрыми.

А еще итальянцы не любили мадьяр – те были жестокими людьми. Однажды, помню, залетают на повозках, что-то орут по-своему, можно только разобрать: «Матка, млеко, яйко, кура». Что видят - забирают, лезут в сундуки, ящики. Как-то они ничего не нашли и вывели мужчин - моего дедушку, брата, его сына Антона и подростка Сергея. Поставили к груше. Росла у нас такая большая, ствол широкий, ее еще, наверное, мой дедушка сажал, груши с нее очень вкусные были.

Я закрыла дверь в омшаник, лежу и смотрю в окошко, проделанное в низу двери для кошек. Еще чуть-чуть – и застрелят! В это время кто-то как закричит: «Итальянцы скачут!» Мадьяры рванули, и даже свои узлы забыли. А я сижу и реву от горя и радости, что все живы...»

Платье из парашюта

«Когда фронт отошел от нас, мы пошли в школу. Учительницу звали Прасковья Павловна. Она нам давала есть молочную кашу. Было вкусно, спасибо ей! Туго было с одеждой и обувью. В 1944-м году я ходила в первый класс. Я носила платье из желтого парашюта, а зимой – платье из серого одеяла. Спасибо бабушке Ирине Владимировне, она умела и любила шить, она нас обшивала.

В школу ходить было далеко. Идешь, бывало, смотришь: свежие следы волчьи на снегу. Страшно! Так я проучилась два года. И меня забрала к себе папина сестра в пос. Каменка Воронежской области. Здесь я встретила день Победы. Толпа бежала к динамикам, они висели на столбах, но их было мало. А каждому хотелось услышать: «Война закончилась!» не верилось! Кто плакал, кто кричал, кто обнимался и радовался. Эмоциям не было тормозов. Обидно было за тех, кто не дожил до этого дня. Люди были растеряны, у них был вопрос: «А что ж делать? Как жить дальше?» Но надо было жить.

В конце 45-го папа пришел с фронта. Живой! Собрал нас троих, поселились в доме на ст. Евдаково. Хозяйки нет, все полуразрушено. Папа стал искать нам маму, но кому мы нужны? Ничего не получалось. А кушать хотелось, да и ласкового слова тоже. Росли мы, как травка в поле. Бывало: я маленькая, смотрю на людей и думаю: «Неужели все так кушать хотят?»

Здесь, в Евдаково, мы пошли в настоящую школу. Окна, правда, были заложены кирпичом, но крыша хорошая. Летом мы босиком бегали к школе – посмотреть, чей класс уже застеклили. Радовались, даже если это был не наш класс. Школа становилась красивой, в классах горели лампочки. А ведь у нас на хуторе освещение было такое: у гильзы от снаряда расплющивали патрон, туда заливали масло и поджигали фитилек.

Писали мы на книжках, тетради из пергамента делали. Но для контрольной работы нам давали настоящий листок. Как я старалась тогда красиво писать! Так обидно, когда сейчас вижу выброшенную недописанную тетрадь. Чтобы сделать чернила, разводили химический карандаш, эту жидкость носили в бутылочке в руке, чтобы не замерзало, так как зимой у нас морозы были сильные. Перышко приматывали ниткой к карандашу. Книжки ребята носили за пазухой, а девочки в сумках. Как мне хотелось поносить книжки в портфеле. Но не удалось!

Все постепенно уходит из памяти. Но нам не забыть войну, убитых, раненых солдат, разрушения живого и неживого. Не забыть запах раскаленного металла, когда разрывается бомба. Не забыть, как я маленькая, несу с бабушкой узелок с продуктами вместе с бабушкой на станцию: там со стороны Ростова прибыл эшелон с ранеными и они лежат на железнодорожном полотне. Их много, они рады нашей передаче – картошке, луку, постному маслу, водичке. Годы шли, уносили боль, воспоминания, но забыть пережитое невозможно…»



Маленькая Клава