Савик Шустер: "Я бы на месте Коломойского стал телеведущим"

Журналисты сайта "Страна" поговорила с Шустером о Порошенко, эмоциях и о любви – под 6 тостов.

Савик совсем другой, чем он был полтора года назад, когда вынужденно уехал из Украины после того, как вступил в конфликт с властями и не смог найти финансирование для продолжения своего телевизионного проекта – канала 3S TV. Тогда он был раздражен и обескуражен, как человек, у которого уводят профессию, но который ума не может приложить, как жить без журналистики дальше.

А сейчас же, приехав после долгого перерыва в Киев, он спокоен и расслаблен, как океан перед отливом.

Изначально журналисты сайта "Страна"  хотели поговорить о его новой книге. Но, в итоге, получилось о любви.

— Вы смотрели новый фильм "Эскобар" – о легендарном колумбийском наркобароне?

— Конечно. Я все знаю про Эскобара. В каком-то смысле он — мой кумир.

— В фильме есть фрагмент, когда главная героиня, телеведущая, после того как ее уволили за связь с наркобароном говорит: "Телеканалы, как и мужчин, иногда нужно бросать, чтобы тебя оценили". Вы согласны с этой фразой?

— Не очень.

— Почему?

— Я не женщина.

— Все творческие люди, особенно телеведущие, немножко по-женски тщеславны. Это у нас с вами общее.

— Несомненно. Это есть во мне. У меня ломка была по эфиру. В этом плане книга помогла.

— Книга как сублимация?

— Не совсем. Вот Шерлок Холмс играл на скрипке, Эйнштейн играл на скрипке…

На имени Эйнштейн мы начинаем хихикать. Савик похож на Эйнштейна. Слегка отросшие вьющиеся на затылке волосы, посадка головы, восхищенный, немного обезумевший, когда речь заходит о творчестве, взгляд — как у любого талантливого человека.

— Вы, кстати, стали похожи на Эйнштейна, — сообщаем нашему собеседнику.

Савик посмотрел за нашими спинами в свое отражение и как будто впервые оценил себя со стороны. С новой прической. Себя нового, опять в Киеве. Два года спустя. Отражение его позабавило больше, чем нас.

— Ой, и вы туда же! Мочанов (Алексей Мочанов — украинский автогонщик, автомобильный и автоспортивный журналист. — Прим. ред.) мне на презентации все уши прожужжал: "Высунь язык, я тебя сфоткаю!" А он просто завидует, потому что у самого голова лысая, ничего не растет… Но вернемся к книге. Это способ переключиться. Создание нового мира.

— Скорее познание старого. В книге много реальных событий.

— Это первая в истории человечества попытка сделать карту эмоций одной страны. Эксперимент. Он родился совершенно спонтанно, со случайной покупки книги французского политолога Доминика Муази "Геополитика эмоций". Он говорит, что есть три базовые эмоции, управляющие миром: страх, унижение и надежда. И что Запад — это культура страха. Мы боимся массовой миграции, терроризма и т. д. То есть живем в страхе. Исламский, арабский мир живет в унижении. Унижении от терроризма. А юго-восточная Азия — Индия, Китай, Корея, — это культура надежды. Мне очень понравилась эта теория с тремя эмоциями, но мне не понравился этот вывод, к которому он пришел.

— И вы поняли, что с украинцами играются тремя эмоциями, манипулируя их чувствами. Верно?

— Да. Я для себя проверял, а являются ли эти эмоции базовыми на массовом уровне. Я это ни с кем не обсуждал, даже с редакцией, но выходил к аудитории и спрашивал: с какой эмоцией вы сегодня пришли в студию? Эмоцией страха за завтрашний день, надежды или эмоцией унижения из-за условий жизни?

— Общество, которое цепко на эти эмоции, очень внушаемо, управляемо. А если это так, то президентом в нашей стране может быть только диктатор. Вы согласны?

— Абсолютно нет. Украина сегодня в Европе, наверно, самая интересная страна. Две культуры, которые дополняют и воюют друг с другом: одна как бы европейская, западная, и вторая — советская.

— То есть у нас не будет диктатора, потому что Украина раздвоена?

— А почему Украина — не Швейцария? Почему бы нам не жить по референдуму? Почему бы нам не быть конфедерацией? Почему нам не сказать, что каждая область может иметь свою конституцию? Почему мы не говорим об этом? Почему бы все культурные различия между живущими здесь народами не превратить в силу, а не в слабость?



— Скажите, чувство страха – врожденное или приобретенное, навязанное политикой, нашим прошлым?

— Страх часть нашей жизни. У меня сын в Лондоне, и мне страшно, когда в Манчестере происходит теракт. Моя дочь живет во Флоренции. В Италии не было терактов, но он рано или поздно случится, мы же это понимаем. Кто ожидал теракта в Ницце? Никто. Но это произошло. Поэтому я живу в постоянном страхе. Мы все живем в страхе. Северная Корея сбросит бомбу, Трамп чем-нибудь ответит, и будет у нас фильм "Обливион". Но страх не должен нас парализовать, оправдывать. И страх должен быть созидающим.

— Вы читали новость о списке из 47 журналистов – жертв Путина, по версии генпрокурора, на которых якобы планировалось покушение? Многие на это клюнули. Разумные и здравые люди. А многие поддались самоцензуре. А многие боятся писать правду о власти. Как убедить наших коллег не поддаваться страху? Об этом есть в вашей книге?

— Нужно, чтобы все наши журналисты посмотрели фильм "The Post". Две газеты — The New York Times и Washington Post, опубликовавшие секретные материалы о ходе войны во Вьетнаме. Конкуренты. Одна газета мирового уровня, другая — локальная, провинциальная. И внезапно возникает эта фантастическая солидарность. Они понимают: если ты посадишь его, то завтра придут ко мне. И нужно защищаться. Потому что мы с вами в одном болоте живем. И нас в нем утопят, если мы не будем держаться вместе.

— Вы вообще в курсе, что в Украине сейчас с журналистской солидарностью происходит?

— Да ее нет. Потому что в журналистике вообще нет денег. Потому что олигарх Х содержит СМИ, используя его в критические моменты. И ему совершенно не важно, зарабатывает ли это СМИ вообще хоть что-то. Он дотирует. А значит держит на поводке, как собачку. Всех журналистов держит, которые на него работают. Журналистская солидарность происходит тогда, когда мы независимы. Финансово в первую очередь.

— А не дотационная тележурналистика возможна в Украине?

— Нет. Я вообще считаю, что в Украине должно быть максимум два канала, конкурирующих между собой. Общественный (государственный), и частный. Типа BBC и Channel 4. А у нас очень много эфемерных вещей. Виртуальный бюджет, виртуальная журналистика, виртуальный мир. Но почему-то мы все несчастны.

Савик потягивает вино. Мы украдкой рассматриваем этого человека. Белая рубашка, синяя жилетка неместного кроя. Браслет из деревянного бисера, вроде амулета, на правой руке и тонкая плетеная нить на шее, подаренная, наверное, каким-то шаманом в заокеанье. Он спокоен и благонастроен.

— Вы не производите впечатление несчастного человека.

— Нет, я-то как раз счастлив. Вы знаете, какое счастье, что я увидел своих детей? Мы не виделись около четырех месяцев. Они приехали на один вечер, чтобы быть на презентации моей книги. Они сочли это важным.

Хотя они не знают русский или украинский язык, они полностью из другого мира. Они прилетели на один вечер. Поэтому я счастлив. И счастлив не потому, что книгу написал, а потому что они приехали. "У меня вчера пульс был где-то 200, а без вас он был бы 350 и сердце бы выскочило". Я им так и сказал.

— Сколько вам лет, если не секрет?

— Биологически мне 65.

— А ментально?

— Я себя отношу к молодому поколению. Чувствую себя на 40. Это очень хороший возраст. Потому что энергия и опыт не убивают друг друга, а дополняют.

Савик в хорошей форме. Он бросил курить, и теперь балуется современным, популярным нынче гаджетом для заядлых курильщиков, решивших поменять образ жизни. Мы пьем первый тост холодного вина за здоровье. Пока это первый тост – так можно.

ТОСТ ПЕРВЫЙ

— Ну, за правильное самоощущение.

Выпиваем.

— Мы затронули тему журналистской солидарности. Как вообще свобода слова выглядела со стороны эти два года?

— А никак. Больно говорить, но никто не обращает внимания на Украину. Потому что есть Турция. И 174 турецких журналиста сегодня сидят в тюрьме. Вся Европа говорит об этом.

— Потому что там — еще хуже?

— Потому что турецкое общество более значимое. Даже Польша или Венгрия больше привлекают внимание, нежели мы. Потому что вот они провозгласили некие ценности, а сейчас их нарушают.

— Так и мы провозглашали ценности, которые тоже сейчас нарушаем.

— Да, но от нас ничего не ждут. Вы понимаете? Что значит превратиться в страну, от которой никто не ждет ничего? Нормальный человек смотрит со стороны, к примеру, на Надю Савченко. Герой Украины, просидела в российской тюрьме, проголодала, прошел год, а она уже террорист, и вновь в тюрьме, но уже в украинской. Или история с инсценировкой убийства журналиста Аркадия Бабченко? Вы это серьезно? Эта страна — серьезная?

Тут я вспоминаю про Михаила Саакашвили. В последний раз интервью в формате 7 тостов мы проводили с экс-президентом Грузии. Ровно за день до его задержания. Но, лучше не проводить параллели, а то Савик еще подумает чего неладного. Но спрашиваем.

— А Саакашвили?

— И Саакашвили. Президент, противостоял российской агрессии, потерял кусок территории, боролся с коррупцией, ты его приглашаешь, он приезжает — триумф! А потом — поджопник.

— То есть там, когда на нас смотрят со стороны, мы, получается, несерьезная страна?

— Абсолютно. Это просто непонятно что. Мечта Путина, которая осуществилась. Потому что если Украина, не дай Бог, станет примером для России, покажет, что можно жить иначе, это будет самая большая угроза для России.



— В вашей книге прослеживается некая метаморфоза в отношении к президенту Порошенко. В начале книги, где речь идет о Майдане, вы довольно лестно отзываетесь о Порошенко, называя его либералом и оппозиционером, которого боялась власть Януковича, сравниваете его с Немцовым. Затем вы критикуете его, называете его чуть ли не врагом свободы слова. Вы разочаровались?

— Вот представьте. Вы делаете некий проект в России. Есть люди, которые вам близки по духу. У меня было два таких друга — Немцов и Явлинский. Я больше дружил с Явлинским, а мы с ним на "вы". Я приехал сюда и начал делать ту же программу, ту же историю, тот же формат. И вы сразу ищете тех людей, которые вам нужны. И Порошенко показался мне именно таким человеком. Поэтому он большое разочарование для меня. Потому что если бы Боря или Явлинский стали президентами и превратили Россию в путинизм, я бы был сильно разочарован. А вот Порошенко в том образе, в котором я его нашел, стал президентом, что нереально для моих друзей. Виктор Ющенко, какие бы ошибки он ни совершал, не трогал некоторые вещи. Я говорю о некоторых либеральных ценностях, о свободе слова. Немцов никогда бы не отрекся от этого. Немцов и Явлинский не боялись говорить Путину, что Крым — это оккупация. А скажите, если бы Порошенко был российским политиком, он бы сказал все это Путину? Вот не уверен.

— Что должно произойти, чтобы украинские журналисты объединились в своей солидарности в защиту профессии, как в фильме "The Post"?

— Я субъективен. Это личное. Когда меня лишили разрешения на работу, можно было по-разному оценить мое творчество. Хорошо, кто-то считает, что я манипулирую аудиторией, или продаю места в студии, однако я —человек профессии, который 12 лет проработал в Украине и которого лишили разрешения на работу. Я ожидал какой-то солидарности...

— И не дождались?

— Нет. Ни один из каналов даже не дал новость. Даже каналы, на которых я работал, — ни слова. Вообще. И когда сегодня кто-то из этих больших каналов меня спрашивает, готов ли я у них поработать, я отвечаю не совсем цензурными словами.

— Почему так сложно заступиться? Почему немногие это делают, а другие — молчат? Это же просто слова поддержки.

— Проблема солидарности — в поиске собственного достоинства. История The New York Times и Washington Post, когда профессия выше каких-то личных неприязней, конкуренции, — очень показательна. В момент угрозы профессии они перестают быть конкурентами — они твои коллеги. Вы в одних окопах. А когда я уезжал, мне еще кричали вслед.

— Вас это зацепило?

— Знаете, я уехал так далеко, что просто не обращал внимания. Я решил, что единственный способ защитить себя — подняться на другой уровень, уйти в другую культуру, начать жить немножко другими ценностями. Можно было уйти в наркотики, но я выбрал этот путь.

Мы заказываем еще вина. Белого. И шоколад. Официант приносит бокалы и мгновенно ретируется, чтобы не перебить разговор. Чувствует, что тут говорят о важном, возможно, о главном для этих гостей.

ТОСТ ВТОРОЙ

— Давайте выпьем за журналистику. Чего бы вы ей пожелали?

— Прагматичности. Чувства действительности. Наша профессия меняется. Нас станет меньше.

Савик делает паузу, прежде чем сказать. Думает. Это профессиональное, такое же выверенное, как и жесты телевизионщика, контролируемые, несуетливые, аккуратные.

— Это профессия для немногих. Должен случиться естественный отбор. Я бы украинским журналистам пожелал стать журналистами, чего они еще не сделали. Когда я увижу такую солидарность, как в Америке, тогда я пойму, что это – профессия, которую надо защищать. Я бы хотел, чтобы профессия журналист родилась в Украине.

— Савик, а зачем вам, гражданину мира, Украина? Эта непонятная непростая страна.

— У меня есть один недостаток. Я верю в либеральную демократию. Потому что я считаю, что это единственный путь приемлемого сожительства, чтобы вообще не уничтожить маленькую планету, а другой у нас пока нет. Я реально это буду делать. Я хочу работать на то, чтобы украинский народ превратился в общество, тут появились элиты. Я хочу показать Европе, что есть выход. Я, как европеец, выбрал для себя Украину, чтобы показать Европе, что в Украине можно жить иначе, а не по правилам диктатуры. Если я хочу выкурить марихуану, то не хочу, чтобы за это меня посадили в тюрьму.

— Кстати, вы за легализацию марихуаны?

— Я за либерализацию. Но нужно начать с легализации. Это когда можно провезти из Амстердама легкий косячок, и тебя за это не остановят на границе. Я очень много освещал мафию. И знаю, как это работает. Знаете, кто самый главный враг легализации?

— Мафия?

— Конечно! Я бы сказал Пабло: «Пабло, да пошел ты в жопу!». Я возьму и легализую кокаин. И я хочу посмотреть, что ты будешь делать со своими подводными лодками? Чем свободнее, тем спокойнее.

ТОСТ ТРЕТИЙ

Пьем за свободу.

—Я как-то сказал одному из мэров Киева, но не действующему: «Слушайте, давайте сделаем из Киева Амстердам. Город бы расцвел. Чего вы ползаете на коленях в этот Минфин за деньгами? Они к вам будут приходить, а не вы к ним». Но он понял, что в его карман ничего не попадет. Идея пропала, — продолжает тему марихуаны Савик.

— Среди журналистов ходят слухи о том, что вам дали откупных перед отъездом. Поэтому вы уехали тихо.

— Нет. Мы продали студию. Продали дешево, какому-то частному продакшену. Появились какие-то деньги. Плюс какие-то сбережения. Это открытая информация — можете посмотреть мою налоговую историю, и я не скрывал, что всегда был достаточно высокооплачиваемым журналистом.

— В Украине работает много ваших коллег, т. н. журналистов-экспатов — русскоязычные иностранцы, которые нашли себя в телевизионной журналистике здесь. Вы можете назвать их опыт адаптации успешным?

— Помню, когда в 2005-м я приехал в Украину, здесь работал экспат из России Слава Булавин, большой эксперт телерынка. Он мне сказал, что один только мой приезд поднял цену рекламы на столько-то процентов. Приезд моих коллег, из той же России, поднимает рынок, и это хорошо. Но многие из них прогнулись под новую украинскую власть.

— Почему они прогнулись, а вы не прогнулись?

— Они плохие менеджеры своей жизни. Я могу позволить себе хлопнуть дверью и три-четыре года не работать. И делать фильм в Индии. И я, кстати, строю там сейчас храм на собственные деньги.

— Храм?

— Да, это мои декорации для фильма.

— Так он ненастоящий?

— Нет, настоящий. Построен по принципам пятитысячелетней давности. Это индуистский храм.

— А о чем фильм?

— Фильм в стиле Discovery, там нет политики. Это офигеть, я свел там таких людей... У меня люди из Кашмира делают храм в Южной Индии. А фильм об истоках аюрведы. То есть я вернулся к медицине, к тому, с чего начинал.

— А в какого Бога вы вообще верите?

— Я во Вселенную верю. Я так и молюсь.

— А что это значит? Объясните, как для блондинки.

— Точно есть энергия, которую мы все излучаем, и она точно где-то там скоплена и влияет на наши судьбы. Сказать, что есть некий резервуар тел, и если мы проживаем нашу жизнь достойно, то наша душа потом в следующей жизни получает хорошее тело — в это мне сложнее верить. Но в то что есть силы надо мной, над нами, которые влияют, моделируют, направляют... Ну как можно объяснить веру?

— На каком языке вы молитесь?

— На трех языках: английском, итальянском и русском.

— А матом ругаетесь на каком языке?

— Зависит от ситуации, потому что матом я ругаюсь хорошо на многих языках, включая арабский. Кстати, я очень хорошо ругаюсь матом на арабском.

— Извините, а когда любовью занимаетесь? На каком языке?

— Зависит от женщины.

ТОСТ ЧЕТВЕРТЫЙ

Пьем за женщин.

— Кто из олигархов сделал вам предложение о работе?

— Их было два. Первое — войти в наш акционерный капитал, когда уже был канал наш собственный. И еще недавно было предложение работать на одном из крупных украинских телеканалов, я отказался. Если мы называем себя неолигархическим каналом, почему мы должны запускать олигархов к себе на канал? Я не хочу больше ни с кем из них иметь отношений.

— Правда ли, что Коломойский пригласил вас на "1+1"? На новое шоу перед выборами?

— Я бы на его месте сам стал ведущим. У него все для этого есть. Он существенно сэкономит и станет символом нации.

— Ну, он никогда не работал телеведущим. Главой парткомиссии в УКРОПе работал, олигархом был, даже губернатором был. Но ведущим не был.

— Он работал президентом футбольного клуба, фактически тренером. Единственное, его пузо не позволяет ему играть, а так бы он еще на поле вышел. Пусть ведет. Это будет очень рейтинговое шоу, первые две-три программы так точно.

— И главное — дешево.

— Огромная экономия.

Кто-то предлагает тост за Коломойского. Но закончилось вино. Зовем официанта. Я заказываю 50 грамм вина.

Савик морщится, как будто на стол поставили блюдо с несвежей фаршированной рыбой.

— Я вас умоляю, не заказывайте так вино.

Заказываю, как он хочет. В бокале 125 грамм.

ТОСТ ПЯТЫЙ

Пьем за карьеру Коломойского. Прошлую и будущую.

Затем продолжаем беседу.

— Вы верите в Зеленского или Вакарчука — президентов?

— Нет.

— Почему?

— У каждого из нас есть эталон. Кого-то вы уважаете больше, чем… Если я уважаю такого президента, как Кеннеди или Обама, каким образом я могу уважать Славу или Володю? Что они такого сделали в своей жизни, чтобы я поверил в их успешное президентство?

— Они сумели влюбить в себя народ. Какую-то его часть, каждый свою. Зеленский собирает миллионную аудиторию шутками у экранов, а Вакарчук — миллионные концерты.

— Ну извините, у меня тоже было восемь миллионов зрителей. При этом я делал немного другие вещи, ближе к той профессии, которой они, наверное, хотели бы заняться. Но я не верю, что Зеленский хочет быть президентом. Володя великолепен в том, что он делает. И Слава Вакарчук — великолепен. Я когда даю послушать его песни людям, которые не знают Славу, в Италии, это вызывает восторг. Они оба — офигительно талантливые люди. Зачем им в президенты?

— Может, не им? Может, их толкают.

— Иммунитет от глупости. Есть такой термин. Значит, они талантливые, но глупые.

— А в Украине вообще есть человек, которого вы видите президентом?

— Я думаю, что Украине не нужен президент. И это не разговор о парламентско-президентской республике. Украина должна стать Швейцарией. Мы не должны знать, кто у нас премьер-министр. Он должен на нас работать — и все. А мы должны решать свои проблемы сами. Вы представляете себе, если Украина станет новым примером для России? Они что, пойдут воевать? Мне смешно, когда президент страны говорит «Ах, мост они построили? Вот эти оккупанты. По этому мосту они и уйдут». Ну кому ты это говоришь? Ну кому?! Себе что ли? Ты скажи, что сейчас построишь такую страну, что через этот мост все к тебе поедут.

— Если бы вам пришлось повидаться с президентом Порошенко сейчас. На презентации книги или в формате, скажем, интервью. Какой главный вопрос вы бы ему задали?

— Вопрос "Почему?" Помните, в 90-х была такая знаковая фотография, когда лежит застреленный насмерть солдат, а над ним надпись "Why?". И это стало символом против войны. За что? Почему все это? Я бы спросил у него, почему это произошло? Почему погибли люди? Почему началась война? Почему мы потеряли Крым и Донбасс? И сегодня происходит то, что происходит.

— А что сегодня происходит?

— Примитивная автократия. Квазидемократия. Карикатура на либерально-демократическое общество. Хочу спросить, почему он, как человек, который нес эти ценности столько лет, почему он создал это? Что случилось?

— Рассчитываете ли вы от этого человека получить искренний ответ?

— Нет. Я вижу, что он говорит другим. Я думаю, он не понимает, что он создал.

— Президент прочтет наше интервью. Обидится, как всегда.

— Я надеюсь, он прочтет мою книгу. Ему вручили приглашение и сказали, что я его приглашаю на презентацию. Говорят, он ответил: «Я Савика тоже приглашаю».

— А куда, не уточнил?

— Боюсь вот, чтоб он и не уточнял. Это пугает.

— Боитесь его?

— Неохота просто. Есть другие места, где можно еще пожить в удовольствие.

— К слову, вам сейчас с такой прической пошел бы образ узника.

— Вы так считаете?

— Написали бы еще одну книгу.

— Я думал, появилась бы какая-то особая сексапильность.

— Наверняка. Женщинам нравятся бывалые.

— Женщинам нравится Пабло Эскобар.

ТОСТ ШЕСТОЙ

Мы пьем за Эскобара. Там много сказано о наркобароне, и ни одного тоста. Решено. За Пабло!

— Как думаете, между главными героями фильма "Эскобар" была любовь? Или она стала его трофеем, а он был просто богат.

— Это было что-то глубинное, роковое. Я могу себя поставить на место Пабло.

— Кем она была для него? Муза, любовница, игрушка?

— Антимама. Антижена. Помните сериал «Клан Сопрано»? Когда психолог спрашивает у него про сексуальные отношения с женой, а потом задает открытый вопрос: «А у вас оральный секс с женой бывает?». И он так испуганно отвечает: «Эти губы целуют моих детей!». Страсть. Он мечтает, она снится ему, он грезит ею. Страсть. Он был для нее символом. Она для него — свободой. Она очарована им. В нем есть все — власть, деньги, насилие, кровь. Он всесилен. Это оргазм сам по себе. Все великие люди все время живут в заключении. И она для него — это уход от канонов. Постель с этой женщиной — это его территория свободы.

— Почему она его предала?

— Потому что между ними не было никакой дружбы. Души. Потому что была только страсть. Потому что она его не любила.

— А что, по-вашему, вообще — любовь?

Пауза... Савик сидит на диване напротив, похожий на Робинзона Крузо. Очень жарко. Я почти не вижу его из-за сильных солнечных лучей. Очевидно, официант почувствовал нашу муку и закрыл механическое накрытие летней террасы. Пока крыша шуршала над нашими головами, у Савика появились лишних 30 секунд подумать о главном. И, подумав, он отвечает…

— Любовь — это дружба и страсть в одном флаконе.

— Страсть — вещь проходящая, гормональная, возрастная.

— В этом-то вся и сложность, чтобы удержать. Героиня фильма могла бы полюбить героя, как и Че Гевару, хотя оба этих человека — разные миры. Просто это люди, которые достигают своих целей иным образом. И это привлекает. И это — страсть. И дружбы там быть не может. Для него это невозможно. А если он поменяется, тогда закончится Пабло Эскобар и начнется другой человек.

— Выходит, настоящая любовь — это когда люди способны поменяться ради друг друга?

— Настоящая любовь — это когда ты перестаешь быть тем, кем ты был до встречи с любимым человеком. При огромном риске. Потому что ты не знаешь, почему она тебя полюбила. За то, кем ты был? Или за то, кем ты станешь?

— Насколько сильный и самодостаточный мужчина готов меняться ради любви?

— Мужчины, которые выбирают такой путь, должны понимать, что это непросто. Это карма.

— И если это случилось, то это и есть любовь, по-вашему?

— Это счастье. И оно не может длиться долго. И не всем дано.

— Не всем дано?

— Счастье нужно заслужить. Или вытянуть, как лотерейный билет... И ты же этого никогда не забудешь…

Савик все время делает паузы. Опускает глаза, мнет в руках ресторанную салфетку. И только на этом моменте мне по-настоящему становится интересна его книга. И все, что он хотел рассказать о чувствах.

— Знаете, если бы у меня был бы такой момент счастья, у меня не было бы никаких проблем рассказать об этом моим детям. Я бы не скрывал. И я бы им этого желал.

Мы молчим. Каждый задумался о своем. Наш собеседник ушел глубже. Так выглядит человек, накладывающий воспоминания и надежду на опыт.

Он продолжает.

— …Я бы с удовольствием прочел бы откровенное интервью с Моникой Левински. Почему Клинтон? Почему она? Ведь он мог пойти на импичмент. Как это вообще произошло? Мне один инсайдер рассказал, что Моника до сих пор в него влюблена. Глубоко.

— Давайте пить. А то мы еще о детях не поговорили. Сколько у вас их?

— Двое.

— А внебрачных?

— Не знаю, мне пока никто ничего не говорил.

Мы много говорим о любви, больше, чем о его новой книге, и это кажется странным и естественным одновременно.

— Настоящая любовь меняет историю. Сколько таких примеров есть? Женщины, как музы, толкают мужчин на подвиги, войны, свершения. Они иногда книги пишут ради них. У вас наверняка такое случалось…

— У меня скорее было наоборот. Я возможно, все еще жду такую встречу.

Пауза. Савик опустил глаза. Улетел далеко, наверное, в Индию.

— На самом деле это прекрасно, когда мужчина в вашем возрасте все еще ждет встречи с той самой женщиной, — пытаемся разрядить обстановку, которую сами создали. Но получается еще хуже.

— Я жду... Но я понимаю, что этого может не произойти.

А может, к черту любовь. Лучше бы нам поговорить еще о свободе слова и о Порошенко, предавшем идеалы Майдана. Но нет, мы опять уходим в эту тему.

— …В каком-то смысле любовь — это музыкальное ощущение. Мужчина всегда пытается проникнуть в женщину. А я этого стараюсь не делать.

Вы знаете, мне один человек в Индии сказал, что мы, мужчины, рождены для того, чтобы женщину удовлетворять. Мы не рождены для своего удовлетворения. И недоумевал, почему мужчина платит женщине за любовь, если он ее удовлетворяет. Это глупо. Ты платишь женщине за то, чтобы она была счастлива.

Нам нравится то, что он говорит. Пусть это и неправда, но слух щекочет весьма мило. Мы смеемся. И в этом ресторане становится уютно, как где-нибудь на берегу Индийского океана, где хочется строить храм и писать книгу.

Источник: Страна