Кем был и кто есть для нас Виктор Цой

Лидер «Кино» не был иконой русского рока – он был рок-иконой, жившей в России. В этом нюансе – пропасть, отделяющая Цоя от других небожителей отечественной рок-сцены.

В фильме классика артхауса Роба Нильсона «Слова для умирающих» есть показательный эпизод. Апрель 1989-го, несытая экзальтированная Москва. Залетные англичане Джон Кейл и Брайан Ино (приехавшие, чтобы записать с оркестром Гостелерадио оркестровые куски альбома Words for the Dying) отправляются на квартирник. Выступает «Бригада С»; Галанин орет в микрофон, бригада духовых выдувает медь. Кейл и Ино внимательно слушают. После концерта Кейл подходит к Сукачеву и сообщает, что «Бригада» звучит «очень по-американски». Смущенный Сукачев, стряхивая гитлеровскую челку (у Кейла почти такая же), отвечает, что, мол, они-то надеялись, что их музыка звучит «очень по-русски».

Вот так смешно и вышло. Целая армия русских рокеров, включая всех его священных чудовищ, рвала жилы и тужилась, чтобы произвести на свет «аутентичную» локальную версию рок-н-ролла – а рожали в лучшем случае слушабельные, похожие на правду суррогаты. И только Цой, никогда не прятавший под сукно источники вдохновения и не скрывавший, кого и зачем копирует, смог оставить после себя удивительно непровинциальное наследие с непротухающим сроком годности. Сейчас, когда постпанк актуален как никогда, значение группы «Кино» тем более очевидно, а их альбомы можно смело ставить на одну полку с пластинками зачинателей жанра. Да и вообще, будь Россия чуть подальше от задворок актуальной культуры, песни Цоя можно было бы легко представить в сет-листах The Strokes, Editors или Interpol – так же легко, как хиты Joy Division или The Cure.

Сейчас, когда постпанк актуален как никогда, альбомы группы «Кино» можно смело ставить на одну полку с пластинками зачинателей жанра.

Причин, почему так вышло, множество. Возьмем, например, самую очевидную – тексты Цоя, саксонское зерцало его мировоззрения и эстетической программы. Поведенческая цельность и взгляд на мир лирического героя Цоя уникальны. Именно благодаря ей обожающие твердый мужской почерк массы навсегда влюбились в его песни. Тут все просто: в основе лирики песен «Кино» лежит высокий реакционерский романтизм новалисовского – или, если хотите, давидфридриховского – разлива. Никакой попсовой тибетчины, дурного русофильства и интеллигентской зауми «Аквариума». Никаких колхозных сантиментов «Наутилуса» (гудбай, Америка... hello what?). Никакого подросткового декаданса братьев Самойловых. Зато – бесконечные «дом стоит, свет горит», «дождя хватит на всех», «видели ночь», «солнце светит и растет трава», «городу две тысячи лет», «звезды останутся здесь», «война без особых причин». Суровая кровь-и-почвенническая простота; задубевшая, сгоревшая на солнце кожа и рытвины морщин завсегдатаев древнего «Кафе Европа».

У него и биография-то была хрестоматийно постпанковская. Не было в ней гребенщиковского НИИ, художественных мытарств Шевчука на окраине империи или мамоновско-науменковского пьянства. Типичный хороший мальчик из приличной семьи, Цой, как и полагается постпанкеру, резво вылетел из арт-школы, сменил несколько групп, бессовестно экспериментировал со стилями и имиджами, быстро нашел самые подходящие и так же стремительно прославился. Монументальное чернокожаное мессианство, на которое купилась сдвинутая с мертвой точки страна, стало для Цоя удачным результатом этих стилистических поисков. В конце концов, на том же пьедестале, на который английские постпанки водрузили Боуи, у наших стояли актеры театра и кино Высоцкий и Боярский. Поэтому даже в свои звездные годы Цой вряд ли стыдился воспоминаний о легендарном (совместном с БГ) концерте в готическом гриме и стразах или о своем раннем имидже неоромантического Пьеро при кудрях, в манишке и метросексуальном пиджачелло. Ну а любовь к доставшимся в наследство от Duran Duran красным безрукавкам он пронес до своего последнего юрмальского пляжа. Вообще, как и все умные рокеры, лидер «Кино» считал свои песни поп-музыкой. Гитарист Каспарян рассказывал, как они с Цоем на полном серьезе обсуждали проект создания параллельного бойз-бенда, который бы исполнял «легкую» часть их репертуара.

Даже в звездные годы Цой вряд ли стыдился воспоминаний о легендарном концерте в готическом гриме и стразах или о своем раннем имидже неоромантического Пьеро при кудрях, в манишке и метросексуальном пиджачелло.

Еще одна причина универсальной манкости Цоя – его предельная несовковость и как бы даже нерусскость. На нашей сермяжной рок-сцене этот обладатель римского имени, германского отчества и корейской фамилии был настоящим экзотом. Загадочный азиатский мачо, прорвавшийся в нашу реальность со страниц эстетской манги, коренной ленинградец Цой странным образом совсем не ассоциируется со стандартными московско-питерскими локейшенами русского рока. Несмотря на свою «камчатскую» котельную, призрак Цоя бродит в нашей коллективной памяти где-то промеж плакучих киевских ив «Конца каникул», аральских пляжей «Иглы», ялтинских кабаков «Ассы» и смертельной латвийской трассы.

Разумеется, мощного заграничного флера группе «Кино» добавила женитьба Каспаряна на Джоанне Стингрей (переслушайте ее пластинку Thinking Till Monday – до сих пор звучит не хуже какой-нибудь Синди Лопер). Бесстрашная американка еще в дремучем 1986-м умудрилась издать в Калифорнии легендарный сборник Red Wave: 4 Underground Bands from the USSR, с которого, по идее, и должен был начаться планетарный марш русского рока.

Для Цоя все это имело огромное значение. Он не скрывал, что хотел быть одновременно Боно, Дейвом Гэханом и Робертом Смитом русского рока. Лужниковский олимпийский факел, полыхавший (всего в четвертый раз в своей истории) на последнем концерте «Кино» в июне 1990-го, зажегся от огня кострищ, горевших на знаменитом шоу U2 в колорадском Red Rocks Amphiteatre. Черный гардероб и сдержанная эмоциональность были сняты с плеч фронтмена Depeche Mode. Неиссякаемая бесконечность скупых, навсегда вгрызающихся в мозг припевов и статичная поза оракула у микрофонной стойки с гитарой наперевес – позаимствованы у лидера The Cure. Как и общая атмосфера нескучной готической вечеринки, на которую всегда были похожи концерты «Кино».

Цой не скрывал, что хотел быть одновременно Боно, Дейвом Гэханом и Робертом Смитом русского рока.

Впрочем, рок-идол в России, как до него поэт, – больше, чем просто рок-идол. Поэтому Цой был не только русским Боно, Гэханом или Йеном Кертисом (и ушел из жизни, как и Кертис, накануне большого заморского турне и всемирной славы – в 1990-м Айзеншпис организовал им тур по Японии и имел планов громадье по поводу международной раскрутки группы). Он был нашим Джимми Дином, нашим бунтовщиком не без причины и дикарем на мотоцикле. Нашим Брюсом Ли, которого обожал и которому пытался под- ражать (у Цоя был даже собственный Брюс Лай – матерщинник из воронежского «Сектора Газа» Юра Хой). Он был нашим Мисимой, который, как и Цой, оставил после себя один удивительный кинофильм в формате придуманной автобиографии.

Проживи лидер «Кино» еще немного, его, вполне возможно, ждала бы куда более впечатляющая кинокарьера. Бывший культурный атташе французского посольства Жоэль Бастенер, друживший с Цоем, вспоминал, что продюсеры экранизации романа Маргерит Дюрас «Любовник» рассматривали музыканта в качестве кандидата на роль главного героя (напомним, что фильм Анно в итоге стал блокбастером и номинировался на «Оскара» в номинации «За лучшую операторскую работу»). Еще они хотели, чтобы советская рок-звезда сыграл Чингисхана. А почему нет – клановое имя «Цой» происходит от славного китайского «Хуй», что означает «властелин над горами и долинами». «Отец китайского рока» Хуй Чань был в этом смысле кровным братом Виктора Робертовича.

О чем бы писал песни и как жил Виктор Цой, если бы августовским полуднем 1990-го не уснул за рулем «Москвича» на трассе Слока–Талси, можно только гадать. Вполне возможно, что международное признание, пусть и в узких кругах, действительно имело шанс быть. Во всяком случае легендарный критик The Village Voice Роберт Кристгау, рецензируя «Группу крови», прямым текстом сообщал нью-йоркским меломанам, что «уставший от суеты мира голос Цоя идеально соответствует его песням, написанным в традициях Тома Уэйтса и Лу Рида, – с той лишь поправкой, что Цой куда более сильный певец, чем они оба». Цой на разогреве у Уэйтса – звучит, согласитесь, эффектно.

Но могло бы выйти иначе. Слишком уж силен соблазн выдать песни Цоя за манифест брутальной скифо-азиатщины в общедоступной западной обертке. Примерно так воспринимал фигуру лидера «Кино» Игорь Тальков, успевший записать пафосный трибьют покойному и падший от пули за кулисами питерского «Юбилейного» через год после смерти Цоя. (Майк Науменко тогда же высказался, что, мол, «в нашей стране желательно погибнуть, чтобы стать окончательно популярным», – и умер даже раньше Талькова.) И, кажется, именно в таком формате видится будущее русской национально-культурной идеи некоторым группам лиц. Забавно, что именно прокремлевские «Местные» и «Молодая гвардия» встали на защиту арбатской стены Цоя от сноса, а котельную на Блохина спасал питерский Авангард красной молодежи. Стоило ли суетиться? За свою недолгую, но вечную жизнь в искусстве Виктор Цой вряд ли дал кому-либо повод усомниться в том, что на рукаве своей куртки он хотел видеть только свою собственную группу крови.

Источник: gq.ru